Это жизнь наша, молодой мой друг!

18 мая 1903.

(Публикуется впервые)

Заключительные юношеские стихи Парнок «Экспромт Справочному отделу» написаны в сходном комико-ироническом ключе. Здесь Соня пародирует классическую форму прощального стиха, которой она в совершенстве овладеет к концу жизни. А пока шестнадцатилетний поэт говорит «спасибо» и «прощай» дорогому другу, чьи советы и верность всегда будет вспоминать в беде (Ю — 50 ). Этот друг был ее «справочным бюро», своего рода энциклопедией, он «пояснить сумел такую массу разных дел» и «(ей) полезен был всегда».

По юношеским стихам Парнок трудно судить, каким поэтом она станет в будущем, во всяком случае в узко профессиональном отношении. Только иногда отдельные строчки дают нам представление о некотором поэтическом потенциале. С будущим ее юношеские стихи связаны скорее тематически. Любимой ее темой в юности была любовь, и любовная лирика останется главным жанром в мире взрослого поэта. Стихи о любви составят треть известного нам поэтического наследия Парнок В некоторых юношеских стихотворениях она подражала литературным образцам (в основном немецким романтикам), но, в основе своей, с самого начала, ее поэзия была автобиографична и открыто говорила о склонности к женщинам. В связи с этой автобиографичностью и очевидным желанием вписать свою любовную жизнь в русскую поэзию, проблема сексуального выбора приобретала особо важное значение для творческого развития поэта. Чтобы реализоваться как поэт в полную силу, Парнок должна была бросить вызов художественным и нравственным нормам национальной поэтической традиции и культуры.

Отождествление музы с возлюбленной на раннем этапе творчества (первой музой становится Надежда Полякова) показывает также, насколько тесно любовная жизнь поэта была связана с творческой. Взаимосвязь поэтического и эротического в романе с Поляковой устанавливает сохранившийся на всю жизнь самый тип отношений Парнок с ее творческим Духом. Поэт чувствует себя «на поводке у музы», прикованной к музе цепями любви и вдохновения, но в то же время связана с ней желанием найти поэтический приют для своей Души.32

Примечания

1 Бодик и другие. Таганрог… с. 61.

2 Цитируются отрывки из: Парнах. Воспоминания… с. 12—14.

3 По новому стилю Парнок родилась 11 августа 1885 г.

4 Стихотворение Парнок «30-е июля», № 85 по изданию: София Парною Собрание стихотворений. СПб, 1998. В дальнейшем стихотворения обозначены нумерацией данного издания.

5 R.D. Charques. A Short History of Russia New York, 1956, p. 208.

6 Там же.

7 Бодик и др. Таганрог, с. 67.

8 Парнах. Воспоминания., с. 16.

9 Там же.

10 Бодик и др. Таганрог, с. 66, 78.

11 Там же, с. 65—66.

12 Цит. по: Ernest J. Simmons. Chekhov: A Biography. Boston, 1962, p. 120.

13 Там же, р. 324.

14 Парнах. Воспоминания… с. 16.

15 Там же, с. 100.

15a РО ГЛМ, рнв 1854, кп 50961, ф. 249 «а», л. 5. Цитата предоставлена мне П. Дордиенко.

16 Письмо Парнок к Л. Я. Гуревич от 2 июля 1908 года.

17 Документы об образовании Парнок не сохранились, и точные даты поступления в гимназию и ее окончания не известны. Скорее всего, она окончила гимназию в 1903 году.

18 Satina. Education of Women, с. 46.

19 Оригинал перечня стихов, входивших в «Тетрадь стихотворений» 1900 года, находится у меня. Оригиналы сорока девяти сохранившихся юношеских стихотворений из этой тетради — в собственности племянника поэта, живущего в Москве. Я читала их и ссылаюсь на них по точной копии, переданной мне С.В.Поляковой, обозначая (Ю-номер), в порядке расположения в тетради. Ни одно из юношеских стихотворений Парнок не опубликовано.

20 Полный обзор лесбийской литературы французских декадентов конца XIX века см.: De jean. Fictions of Sappho, 1546-1937.

21 Рукопись находится у меня.

22 Перечень немецких медицинских работ о лесбийской любви, переведенных к тому времени на русский язык, см.: Engelstein. Lesbian Vignettes.

23 Парнах. Воспоминания… с. 14.

24 Там же.

25 Стихотворение называется «Отрывок» — это первое стихотворение из нескольких, написанных Парнок под тем же заголовком.

26 Поэты, оказавшие влияние на Парнок в юности,— Пушкин, Баратынский и особенно Тютчев. Исчерпывающее исследование о том, какие русские поэты повлияли на формирование Парнок, см. во вступительной статье С.В.Поляковой к «Собранию стихотворений».

27 Интерес юной Парнок к проблемам секса сейчас выглядит как типичный, свойственный подросткам. Однако в контексте того времени, а также социальных и культурных преференций, этот интерес, по моему мнению, отражает относительно раннее развитие сексуальности, далеко не столь обычное. Одно дело — когда хорошо воспитанная шестнадцатилетняя девушка на закате викторианской эпохи позволяет себе интимные, романтические и даже сексуальные фантазии. Совсем иное — если бы она столь явно и конкретно написала о том, как заниматься любовью, далее под личиной юноши, пишущего письмо к другу, мужчине и наставнику. Во многих более поздних стихотворениях Парнок возвращалась к вопросу о своей страстной натуре и иногда связывала ее с характером отца. В одном стихотворении она отметила, что эмоциональный тип матери был противоположен ее собственному, то есть, подразумевается, отцовскому тоже.

28 Образ черной розы относительно редко встречается в русской поэзии. Кроме Блока, насколько я знаю, о ней писал только Баратынский.

29 Стихотворение содержит в себе традиционные эротические образы, хотя их смысл в контексте взаимоотношений Парнок и Поляковой остается не вполне ясным. Капли росы на розах — это распространенная метафора любовной влаги (семени), как, например, в свадебной песне жениха из «Песни песней»: «Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос моего возлюбленного, который стучится: "Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои — ночною влагою"». (Песнь песней, 5:2). Парнок знала Библию почти наизусть, ее образы постоянно присутствуют в ее поэзии. Цветок лилии был эмблемой Юноны-девственницы и символизировал «женский сосуд, содержащий божественную влагу жизни» (Walker. The Woman's Dictionary, p. 428).

30 Волькенштейн, Гуревич, Гнесин, Цветаева, Аделаида и Евгения Герцыки и Цубербиллер — все они пытались на собственный лад «спасти» Парнок.

31 Парнах. Воспоминания... с. 17.

32 В том, как Парнок воспринимала свой творческий гений (музу), есть много общего с определением Музы в словаре: Websters, First New Intergalactic Wickedary of the English Language. Boston: Beacon Press, 1987. «Муза: дух/гений в облике погруженной в размышления женщины; женщина, находящаяся во власти творческой мысли и осознания собственной личности» (автор статьи M.Daly).

Диана Левис Бургин

София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо

Глава 2

«Любовь меня зовет, и я не прекословлю...»

О жизни Парнок на протяжении двух лет после окончания гимназии в 1903 году мы располагаем очень ограниченным количеством сведений. Известно только, что, как только предоставилась возможность, она покинула Таганрог и уехала за границу (отец дал ей немного денег). Как пишет С. В. Полякова, первый биограф и исследователь творчества Парнок, «окончив гимназию, она уезжает за границу вслед за той, которой была увлечена, кажется, какой-то актрисой, и обосновывается в Женеве».1 Много лет спустя в стихотворении «Отчего от отчего порога» лирическая героиня Парнок размышляет о том, сколько раз ее уводила «поводырка страшная любовь»:

Отчего от отчего порога

Ты меня в кануны роковые

Под чужое небо уводила,

Поводырка страшная, любовь?

(№95)

Парнок прожила около года в Женеве, где, как сама сообщала гораздо позже в автобиографии, она посещала занятия на филологическом факультете университета В Женеве она познакомилась с семьей Плеханова, потом они поселились недалеко от нее, и она подружилась с дочерью Плеханова.

В какой-то период ранней юности, возможно, перед тем как уехать в Швейцарию, Парнок провела некоторое время в Москве, под покровительством известной балерины Екатерины Васильевны Гельцер, которая танцевала в Большом театре с 1898 г. Гельцер была замечательной танцовщицей, но, очевидно, ревнивым и деспотичным другом Парнок рассказывала, что когда Гельцер сама не танцевала на сцене, то брала Соню и еще одну девушку, которой покровительствовала, с собой в ложу Большого театра. Но девушки «не смели хвалить никого из балета в присутствии Гельцер. Если им что-то нравилось во время спектакля и они не могли удержаться, чтобы не похвалить, или аплодировали, Екатерина Васильевна от ревности и злости молча их щипала».2

Любовью к балету Парнок во многом была обязана знакомству с Гельцер, и она искренне восхищалась искусством своей покровительницы. Уже позже, будучи взрослой, она была восторженным зрителем спектаклей с участием Гельцер, и после одного из них, в октябре 1915 г., написала стихотворение «Екатерине Гельцер» (№ 31), в котором она сравнивала прима-балерину серебряного века с ведущей балериной пушкинского золотого века. Обширное собрание фотографий, принадлежавшее Парнок, включало и два снимка Гельцер, относящихся к 1914 г. и 1926 г. и подписанных, соответственно, так: «Дорогой и любимой Софии Яковлевне. Москва 1914 г.», и «Дорогой и любимой Соне Парнок от Екатерины Гельцер. 1926 г. Что я Вас не вижу, это не значит, что я Вас не помню».3

Итак, в Женеве Парнок оставалась до лета 1904 года, когда отсутствие денег заставило ее вернуться в Россию. Она поселилась в Петербурге, где жил ее дядя, и решила заняться музыкальным образованием. Она стала обучаться по классу фортепьяно в Петербургской консерватории. В это время зародились дружеские отношения, частично сохранившиеся до конца ее жизни, с несколькими студентами, обучавшимися по классу композиции у Римского-Корсакова, — с Андреем Римским-Корсаковым (старшим сыном великого композитора), Юлией Вейсберг, Максимилианом Штейнбергом и — особенно — с Михаилом Гнесиным Этот последний, родом из еврейской семьи Ростова-на-Дону, учившийся в Петербургской консерватории с 1901 года, был также близким другом Владимира Волькенштейна, молодого поэта, которого Парнок, очевидно, знала с гимназических лет в Таганроге, где у Волькенштейна, судя по всему, жили родственники. В 1903 году он был на год исключен из Петербургского университета за участие в студенческих волнениях.

Как выяснилось, у Парнок недоставало терпения и собранности для серьезных занятий музыкой. Она поняла, что не создана для музыкальной карьеры, и в начале 1905 года оставила консерваторию. Стихи, которые она писала, тоже не соответствовали ее собственным требованиям. Она вновь уезжает за границу. Встретившись в Женеве4 с Л.Г. Плехановой, Парнок решает вместе с ней и ее родителями совершить поездку в Италию, где они провели несколько месяцев.

В течение своей второй заграничной поездки Парнок регулярно переписывалась с Владимиром Волькенштейном «Пресловутый Вовочка», как назвала его Парнок в «Экспромте» (1903 г.), опубликовал в журнале «Сын отечества» свое первое стихотворение, когда ему было 16 лет. Теперь он посещал семинар академика Лаппо-Данилевского. К 1905 году Волькенштейн стал лучшим другом Парнок и первым человеком, который, как она считала, проявляет к ее поэтическим опытам активный и просвещенный интерес.5

Волькенштейн был двумя годами старше Парнок. Его отец был близким другом известного писателя К.М. Станюковича, чей дом был местом общения литераторов и людей искусства с середины XIX века Волькенштейны принадлежали к дореволюционной либерально настроенной русско-еврейской петербургской интеллигенции, полностью ассимилированной в русскую культуру и употреблявшей свои незаурядные научные и творческие способности для процветания этой культуры. Были среди них и славянофилы. Некоторые, как дедушка Волькенштейна со стороны матери, умерший в 1904 г, принимали православие.

Как и большинство его друзей, Волькенштейн был не только хорошо образованным человеком, но и любителем путешествий. Летом 1904 г. он и Гнесин предприняли полную приключений, в некотором роде авантюрную поездку по Италии и Средиземноморью. Располагая очень небольшими деньгами, они проехали четвертым классом от Ростова-на-Дону в Венецию, провели месяц в Италии и вернулись морем из Неаполя в Одессу. По дороге они сделали остановки на Сицилии, Крите, в Афинах, Смирне, Хиосе и в Константинополе. Позднее Волькенштейн вспоминал:

«В трюме, где нам были предоставлены нары, как пассажирам четвертого класса, было душно, грязно, и мы предпочли спать на палубе. Нас будили в 5 часов утра, поливая палубу, кормили бобами. Но впечатления были незабываемыми. Кипучая жизнь, памятники древней культуры, панорама Эгейского моря, тысячи островов..».6

Со своей стороны, Гнесин впоследствии описывал характер Волькенштейна в юности: «Обычно чрезвычайно веселый (в молодости), он порою впадал в состояния мрачнейшей сосредоточенности и неделями подряд не мог выбраться из этих состояний».7

В 1905 году один из ведущих символистских кружков С.-Петербурга еженедельно собирался в доме исследователя античности и поэта Вячеслава Иванова и его жены, писательницы Лидии Зиновьевой-Аннибал.8 Гнесин, равнодушный к так называемому первому поколению поэтов-декадентов, шумно проявивших себя на литературной арене 1890-х годов, с заинтересованностью и энтузиазмом относился к второму, более мистически ориентированному поколению символистов и стал частым посетителем квартиры Вяч. Иванова, известной как «Башня». В отличие от него, Волькенштейн не интересовался символизмом и был редким посетителем «Башни».

Парнок разделяла с ним неприязнь к символистам и находила в нем друга, чьи духовные интересы и художественные вкусы были очень близки ее собственным. Их сходство проявлялось и в другом. Оба обладали хорошим чувством юмора, любили пародии, каламбуры и озорные выходки. Оба любили музыку и общество музыкантов. Короче, они прекрасно чувствовали себя вместе. Оглядываясь назад на хорошие стороны своей дружбы с Волькенштейном, Парнок потом писала: «Мы великолепно подходим друг другу и по степени развития душевного и умственного, и по художественным вкусам, именно поэтому не следовало никогда портить наших отношений браком».9

Интеллектуальный блеск, присущий Волькенштейну, должен был произвести впечатление на Парнок, и не без оснований, но вначале она не осознавала, что интеллект и поэтический талант — это два совершенно различные между собой свойства. У Волькенштейна был неизмеримо меньший природный поэтический дар, чем у нее, и стихи, которые он писал в студенческие годы, ни в каком отношении не были выше ее стихов. Во всяком случае, он менее всего подходил на роль ее наставника в поэзии. (В конечном счете он оставил поэзию и обратился к драматургии.)

Личная симпатия к Волькенштейну и восхищение его образованностью мешали Парнок распознать его недостатки как поэта Она считала, что его произведения ей действительно нравятся. Более того, она обращалась к нему за советами, стремясь к совершенствованию своего собственного творчества, к которому относилась с возрастающими сомнениями и неуверенностью. (Она предприняла еще один такой же неудачный шаг, выбрав себя в литературные наставники Гнесина, к чьей критике она прислушивалась в течение нескольких лет, хотя он не был даже писателем.) Только гораздо позже она признала: «Авторитетность Владимира Михайловича меня подавляла всячески».10

Но в 1905 году она была далека от такого прозрения. Волькенштейн казался своего рода спасителем, который любил ее, разделял ее вкусы, пестовал ее талант и всегда стремился помочь ей практическим советом, а затем и влиянием, которое он имел на издателей. Когда Парнок была за границей, она регулярно посылала Волькенштейну то, что она писала, и ее письма были наполнены подробными обсуждениями ее и его стихов.

Ее лирика этого периода, почти полностью неопубликованная, сильно отличается от технически менее искусных стихов, которые она писала в гимназические годы. В высшей степени примечательно, что действующие лица, которыми полнится мир ее юношеских стихов — лирическое я, подруги и возлюбленные, актриса Селюк-Разнатовская, пензенский школьный учитель, Женя, Иличка Редиктин, Надюша и другие — совершенно исчезают из ее стихов раннего «волькенштейновского» периода. Их место заняли абстрактные и аллегорические понятия: Равнодушие, Бесстрастие, Смелость, Душа, Ум, Красота, Смерть, Мысль и, особенно, Жизнь.

В своем подавляющем большинстве ее стихи этого времени (в основном недатированные) лишены также специфически сафического содержания. Это не простая случайность. Хотя Волькенштейн, возможно, никогда не пытался сознательно удерживать свою подругу от написания стихов, отражающих ее привязанности, он, однако, увлекал ее в направлении собственной лирики, менее отражающей жизненный опыт. Стремясь заслужить его одобрение, она уступала его руководству, возможно, так же неосознанно, как раньше следовала собственной склонности к автобиографической лирике.

Однако известный намек на заинтересованность в лесбийской любви временами улавливается в ранних аллегорических стихах Парнок Это достигается тем, что абстрактные понятия действуют как живые существа, как поэтические персонификации женщин в их взаимоотношении друг с другом. Одно из самых значительных женских олицетворений такого рода в аллегорическом мире ранних стихов Парнок — Царица-жизнь. Несколько стихотворений посвящены размышлениям о том, что Жизнь связана со своим могущественным и заклятым врагом, тоже женщиной, Мыслью, и находится с ней в постоянном противоборстве. Когда Мысль побеждает Жизнь, то «нет надежд и нет страстей..».

И перед мыслью безучастной

В бесстыдной наготе своей