Санака-Кумар Прабху: “С материальным сознанием в духовный мир не попадешь”

В 90е годы...

В декабре Москву посетил Санака-кумар Прабху, один из первых со­ветских вайшнавов. В свое время он не только распространял книги и проповедовал во многих регионах бывшего СССР, но и занимал в рос­сийском ИСККОН девяностых от­ветственные посты. Теперь Санака-кумар Прабху живет дома, в Литве, предпочтя шумной Москве тихий хутор. Между тем, спокойная де­ревенская жизнь не загасила в нем чувство причастности к судьбе дви­жения сознания Кришны, которое, в его понимании, выходит за кон­фессиональные рамки. Свой раз­говор с этим удивительным вайш-навом мы начали с вопроса о том, оправдались ли его надежды на рас­пространение сознания Кришны на одной шестой части суши? Так ли он тридцать лет назад представлял себе будущее ИСККОН в России?

«МЫ ХОТЕЛИ, ЧТОБЫ ВЫСШЕЕ ЗНАНИЕ СТАЛО ДОСТУПНО ВСЕМ»

Тридцать лет назад у нас, конечно, были другие представления. Их нельзя сопоставлять с тем, что происходит сейчас. Если б нам тогда кто-нибудь сказал, что в России или Литве, от­куда я родом, появится хоть какой-то храм и что мы сможем ездить в Ин­дию, то мы бы не поверили. У нас даже мыслей таких не было. Мы готовились не к храмам, не к парикрамам, не к по­ездкам в дхаму. Мы готовились к тю­ремному заключению.

Вам, как и многим первым совет­ским вайшнавам, тоже не удалось избежать ареста?

Меня арестовывали не раз, но дер­жали недолго. В конце концов, воз­будили уголовное дело и упекли на полгода. Я получил бы больший срок, но тем временем разразилась «перестройка». Пока я сидел за ре­шеткой, ситуация в стране измени­лась настолько, что моя мать при­шла в прокуратуру, топнула ногой и потребовала: «Вы его либо судите, либо отпускайте! Сколько можно дер­жать человека без суда и следствия?!» И меня отпустили с резолюцией: «За отсутствием состава преступления». В Литве все было гораздо мягче — это все же Запад, где движение Харе Кришна влилось в жизнь общества без особых проблем. Менталитет даже в советские времена был дру­гой — не столь свирепый, как в России и, тем более, в Закавказье.

В те времена представить себе нынеш­нее состояние нашего движения было невозможно. Другое дело — постпе­рестроечные времена. В начале 90-х, когда мы в России стали законной ре­лигией, когда открывались перспек­тивы для многих начинаний, у нас появились более амбициозные мечты. Нельзя сказать, что действительность превзошла наши ожидания — мы мечтали о большем. Но кризис, ко­торый случился в ИСККОН в конце 90-х, внес свои поправки. Тогда стало казаться, что будущее будет гораздо худшим, чем то, что мы имеем сейчас. К сожалению, мы лишились — а я все еще надеюсь, что на время — очень серьезных преданных с очень боль­шим потенциалом. Я уверен, что они смогли бы осуществить те мечты, ко­торыми мы жили до 1998 года.

Санака-Кумар Прабху

В чем состояли ваши мечты?

Грандиозные храмы, большие общины, широкое распространение сознания Кришны в обществе. В то время меня, например, не печалила слабая матери­ально-техническая база нашей органи­зации — хозяйственная сторона отсту­пала на второй план. Эти вопросы для меня и сейчас не являются приоритет­ными, потому что сознание Кришны нельзя свести, скажем, к зданиям. Для нас, преданных того поколения, зда­ния и другие материальные ресурсы не имеют особого значения — мы не ради этого проповедовали. Нас с го­ловой поглощала идея просвещения, потому что люди задыхаются из-за отсутствия знания. У меня с юности были духовные интересы, но найти, чем их удовлетворить, было практиче­ски невозможно. Ни книг, ни общения, ни практики — ничего не было. Мной, как и моими друзьями, двигало то, чтобы высшее знание стало доступно всем. Будет храм или не будет — это другой вопрос.

Сегодня меня больше всего беспокоит в жизни наших общин определенный дисбаланс внешней и внутренней де­ятельности. Хорошо, что идет про­поведь — нет сомнений, она должна продолжаться. Но если храм в ее ре­зультате становится для многих про­ходным двором — в одну дверь вошел, в другую вышел — то это уже нехорошо. Мы должны в храме учиться духовной жизни. С материальным сознанием в духовный мир не попадешь (разве только — по какой-то особой милости). Духовное сознание мы должны воспитать в себе еще здесь. Отношения духовного мира — это не где-то там. Мы там не окажемся, пока не сможем их реализовать здесь. Иными словами, тут должен возникнуть духовный мир — вокруг нас и в нас самих.

«РЕАЛИЗОВАТЬ ДУХОВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ МЫ ДОЛЖНЫ В СВОЕЙ СЕМЬЕ»

Пока мы его не смогли здесь создать?

А разве смогли? Что меня подвигло приехать в Москву — это, прежде всего, вопрос воспитания подрастающего поколения, которому, по моим на­блюдениям, уделяется недостаточно внимания. У нас можно найти ува­жение к старшим — по крайней мере, внешне оно выражается. Это хорошо, мы должны заботиться о старших. Но нельзя ориентироваться только на них. Они живут прошлым, а мы должны ориентироваться на будущее. А будущее — это наши дети. Мы ду­маем, что для Кришны важно, что мы делаем на улицах, как мы там служим людям, как мы их приглашаем в за­бытую ими семью Кришны. Но мы нередко упускаем из виду, что наши дети тоже являются детьми Кришны, как и каждое живое существо. Невоз­можно найти никакого объяснения тому факту, что мы часто пренебре­гаем теми, кто уже находится в сфере преданного служения, ради тех, кто еще в ней не находится. Мы пригла­шаем людей, говорим им о какой-то защите, о заботе, о любви, о доверии. Но если мы этого не умеем реализовать в своей семье, со своими детьми, кото­рые от нас зависят и в нас нуждаются гораздо больше, чем люди на улицах, то значит, что-то у нас не так. В семье мы учимся строить взаимоотношения, без которых не попадем в духовный мир. В конце концов, это — самое важ­ное, потому что, если мы научимся ду­ховным отношениям, то мы создадим духовный мир здесь.

Но преобладающее настроение, которое я наблюдаю у наших пре­данных, иное — поскорее «свалить» отсюда, то есть получить осво­бождение.

Я не знаю, как стремление к освобож­дению, которое осуждают все пред­шествующие ачарьи, может возоб­ладать над стремлением служить? Объяснения тому, что мы на практике попадаем во «всепожирающую пасть стремления к освобождению», я не на­хожу. Нам удалось развить ведическую культуру в плане отношений к гуру и старшим. Это — важная составля­ющая. Но уровень развития цивили­зации определяется не отношением к сильным этого мира, потому что перед сильными преклоняются все, включая животных. У них тоже есть стадное чувство, они нуждаются в во­жаке, чтобы идти за ним. Человек же, чтобы стать человеком, строго говоря, в лидере не нуждается; он нуждается в совести. И порой наше стремление идти за лидером вступает в противо­речие с нашей совестью. Не следует забывать, что реальная ценность культуры проявляется именно в от­ношении к слабым. Самые сильные в нашей культуре — это отрешенные люди, которые обладают знанием и отречением. Им ничего не грозит, они в полной безопасности. Если чело­век действительно обладает знанием и отречением, никакая внешняя опас­ность не станет для него угрозой. Он сохранит сознание Кришны в любых условиях. Но вот кто действительно полностью зависим, слаб и не защи­щен — так это, прежде всего, дети. От­ношение к ним показывает наш ре­альный уровень культуры. И в этом отношении у нас мало достижений. Я не думаю, что Кришна рад, если ты Ему служишь и перед Ним преклоня­ешься, в то время как за твоей спиной преданные страдают. Он будет рад, если ты позаботишься о них. Когда с теми, кто нуждается в твоей заботе, все в порядке, тогда можно и к Нему обратиться. Невозможно себе предста­вить, чтобы праведный царь — не ти­ран и не самодур — будет доволен тем, что перед ним преклоняются, его про­славляют, а подданные в его царстве страдают. Очевидно, что, если хочешь сослужить службу царю — позаботься о его подданных. Невозможно себе представить, чтобы отец был рад, если дети перед ним преклоняются, его уважают, а между собой дерутся, при­чем сильный обижает слабого.

По всей видимости, речь действи­тельно идет о неумении выстраи­вать отношения с равными, хотя в вайшнавской традиции — это одно из важнейших духовных пра­вил. А для этого необходимо раз­вивать чувство самокритичности, не так ли?

Критика — это очень тонкий лед. Тут важно правильно расставить акценты. Что является залогом нашего успеха в практике преданного служения? Самокритичность. Представьте, если мы на каждом шагу пытаемся оправ­дывать свои недостатки — на что мы можем рассчитывать? Если мы на каж­дом шагу вместо того, чтобы честно взглянуть на свои недостатки, на свои слабости, пытаемся не замечать их, оправдать или превратить в доброде­тели — на что мы можем рассчитывать? ИСККОН — это наше продолжение. Это — не нечто отделенное от нас, это мы сами. Если мы к себе должны отно­ситься критически, то почему к нам так не должны относиться другие? Разве может быть так, что люди с недостат­ками делают что-то, и результат их деятельности оказывается без недостат­ков? Нет, то, что мы делаем — экспан­сия нашего сознания. Соответственно, если мы хотим прогрессировать, то мы должны произвести экспансию нашего критического отношения к своим не­достаткам на более масштабную, кол­лективную часть себя. Беда в том, что мы склонны думать, что это должен делать кто-то другой, а не я. Мы ду­маем, что исправлением недостатков должен заниматься кто-то другой. Отрицательная сторона критики со­стоит в том, что мы просто тыкаем недостатками в глаза другим. Но если мы смотрим на окружающие нас недо­статки, как на те же анартхи, которые должны вырывать из своего сердца, то мы можем попытаться вырвать их и в более широких рамках поля нашей деятельности. Здоровая самокритика не должна ограничиваться лишь пре­делами собственного сердца.

«МАЛО ГОВОРИТЬ О ЗАБОТЕ, НУЖНО НАУЧИТЬСЯ ЗАБО­ТИТЬСЯ»

Вы долгое время были брахмачари, а потом женились. Как Вы отважи­лись на такой поступок в сообще­стве, где шафрановый цвет был в моде, а на белое дхоти посматри­вали свысока?

Да, я был брахмачари на протяжении десяти лет, а потом, в 34 года женился. Конечно, по молодости я, как и боль­шинство брахмачари, думал, что всегда буду носить шафран. Я был уверен, что жизнь целиком зависит от моих воле­вых решений. Раз я так решил, то так тому и быть — просто надо противо­стоять определенным соблазнам. Но сейчас, уже на основе собственного опыта, я понимаю, что это не так. В мо­лодости мы еще не умеем отличать же­лание, рожденное умом, от желания, которое коренится в сердце.

О разнице между этими вещами хо­рошо рассказали братья Стругацкие и экранизировавший их «Пикник на обочине» Андрей Тарковский. Ге­рои его «Сталкера» идут в заветную комнату, где исполняются самые со­кровенные желания, и главный герой рассказывает попутчикам о своем учителе, Дикобразе, который, отправ­ляя брата на верную гибель, думал: «Хорошо, пусть он погибнет, но я же проникну в эту комнату, где все мои желания исполнятся, а первым жела­нием будет, чтобы брат воскрес!» Он искренне верил, что это — его сокро­венное желание. Но когда он, проник­нув в таинственную комнату, возвра­тился домой, то лишь сказочно разбо­гател. И только тогда он понял, что им двигало желание разбогатеть. Он про­сто придумал себе оправдание и по­жертвовал своим братом. Испытав шок от такого открытия, он кончил жизнь самоубийством. Брахмачари должны обретать опыт жизни, кото­рый помогал бы им отличить желания ума от состояния сердца. Недаром му­дрецы всех времен и народов говорят: «Познай себя!»

То есть, нужно преодолеть свой­ственную нам всем склонность к са­мообману?

Конечно! Но это нелегко. Порой на са­мопознание уходят даже не годы, а десятилетия. Поэтому в каждой культуре обязанность разобраться с уровнем отречения того или иного новообращенного лежит на старших, на опытных учителях, на тех, кто раз­ницу между желаниями ума и сердца постиг на своем опыте. И если стар­шие, учителя так не помогают своим подопечным, то это — такое же пре­небрежение судьбой человека, как и пренебрежение собственным ребен­ком. Если у ребенка случается в жизни какая-то беда, но он в течение долгих лет по какой-то причине не открыва­ется отцу, а тот даже не замечает, что с ним не все в порядке, то это значит, что под одной крышей живут чужие люди. Это — даже не человеческие от­ношения и тем более — не духовные, в которых должны преобладать лю­бовь и забота.

Просто говорить о заботе еще недо­статочно. Забота должна выражаться в конкретных делах. Если наша за­бота реальная, то тот, на кого она на­правлена, ответит доверием. Даже дикое животное можно приручить.

Оно перестанет от нас убегать и от­ветит доверием, если почувствует, что мы о нем заботимся. Если же до­верия нет, то мы можем говорить о за­боте сколько угодно, но налицо факт отсутствия заботы. Чаще всего за та­кими пустыми разговорами стоит все то же имперсоналистское отречение, которое зависит от волевых усилий. Но это — не наш путь. Исходя из сво­его опыта, из лично услышанного, прочитанного и пережитого, я могу смело утверждать, что отречение в бхакти — это проявление чистоты и сострадания.

Вы сказали в лекции, что именно сострадание, а не религиозность, как считали раньше, делает нас людьми...

Да, потому что религиозность не­редко приводит к жестокости, и чело­век может вести себя хуже животного. Сострадание — значит чувствовать не только страдание людей, но и их радости. Человек, у которого есть это качество, живет жизнью дру­гих. В этом случае не нужно обзаво­диться семьей. В семейные отноше­ния обычно вступают от недостатка обмена любовными чувствами. Для человека, у которого в сердце живет сострадание, весь мир является се­мьей. Он чувствует радость и страда­ние каждого. Зачем ему еще вступать в брак? В способности к состраданию, на мой взгляд, и состоит реальный секрет успешного отречения. Исходя из этого, можно помочь брахмачари понять, удастся ли ему не менять аш­рам, в каком направлении ему дви­гаться. В этом ему должны помогать старшие. Мы должны относиться к брахмачари так же, как к своим де­тям. Если мы им не даем реального понимания жизни, то они потом сталкиваются с непреодолимыми трудностями. Выходя «на вольные хлеба», в мир, они могут сделаться Митрофанушками, инфантильными взрослыми, без чувства ответствен­ности. В этом случае мы получаем пе­чальную картину: несчастные семьи, брошенные жены и дети, провалы в финансовых делах, неспособность решать свои собственные проблемы.

Жизнь в миру — это тоже наука, ко­торой люди учатся с малых лет. Мы в ашрамах брахмачари, в основном, учимся умирать, следуя по стопам Махараджа Парикшита, который спросил: «Что должен делать чело­век, который находится на пороге смерти?» Но он до того изучил науку жизни. Он знал, как нужно жить, чтобы семья была обеспечена, чтобы дети были счастливы и росли поря­дочными людьми. Он знал, как защи­щать подданных, как организовать нормальную, гармоничную жизнь государства, а не только своей семьи. Он все это изучил, а когда пришло время, добавил к этому еще и знание об искусстве умирания. Нет сомне­ний — это знание необходимо. Если человек живет, не понимая, что жизнь является подготовкой к смерти, то его жизнь будет напрасной. Очень важно научиться умирать, но до этого надо научиться жить. И это обучение мы тоже должны обеспечить, мы должны помочь человеку сориентироваться после жизни брахмачари. Он должен получить «прививки», так сказать, выработать иммунитет, который ему понадобится в материальной жизни, чтобы противостоять всем ее инфек­циям. Во времена гонений мы жили под девизом: «А что если мы завтра умрем?!» Это хорошо, но надо видеть и альтернативу: «А что, если мы зав­тра не умрем? Что делать, если при­дется прожить еще 50 лет или даже больше?»

КУЛЬТУРА НЕ ТЕРПИТ НАСИ­ЛИЯ И ОБМАНА

Как я понимаю, именно ашрам брахмачари должен воспитывать будущих защитников слабых. Иначе нам не решить проблему незамуж­них женщин...

Глава одного из храмов в Литве как-то сказал, что он старается вообще из­бегать незамужних женщин потому, что они сеют проблемы вокруг себя. Но в том не их вина, а их беда. У них даже отношения с духовным учите­лем — это я слышал от самих жен­щин — становятся ненормальными. Считается, что здоровье общества определяется процентом замужних женщин, то есть нашедших защиту у мужчин. В этом был смысл распро­страненного в ведические времена полигамного брака, теперь понима­емого неправильно. Мы сейчас вос­принимаем многоженство как лицен­зию на безграничное удовлетворение чувств. Так мыслят те, кто считает себя наслаждающимися, но тот, кто знает, что он — слуга, видит иначе. Ра­циональное зерно полигамии состоит в том, что каждая женщина в обще­стве должна быть замужем. Мужчины всегда были и будут в меньшинстве. Не будем сейчас вдаваться в причины, но такова статистика. А если муж­чины в меньшинстве, то часть женщин всегда будет незамужними. Решение этой проблемы во многом зависит от женщин. Как в свое время они на­чали отстаивать свое человеческое достоинство, организовав движение за свои права на образование и ра­боту, точно так же они могут начать отстаивать свое право на замужество. На мой взгляд, культура отношений не только в моногамном, но и в по­лигамном браке — это то, что помимо прочих благ, мы могли бы дать ны­нешнему обществу. Решив проблему одиноких женщин, мы могли бы очень сильно оздоровить атмосферу всего общества. Конечно, трудно пред­ставить себе, как это можно сделать, не вступая в конфликт с сегодняш­ними представлениями. Но ведь ны­нешний так называемый моногамный брак является, в большинстве слу­чаев, фикцией, лицемерием. Мало кто из супругов хранит верность, и за­частую мужчина, вместо того, чтобы брать ответственность за женщину, просто ее развращает.

Трудно с Вами не согласиться, но об­щество, похоже, к такому повороту не готово.

Да, именно само общество должно пожелать изменений. Их нельзя вво­дить искусственно даже при наличии власти и полномочий. Это должно стать элементом культуры, которая, по определению, не должна быть на­сильственной. И в культуре не может быть обмана, с которым мы сегодня встречаемся везде, в том числе, и в се­мейной жизни. Полигамный брак не нарушает супружеской верности. Нигде не сказано, что он неугоден Богу. В способности женщин жить под одной крышей семейной жизнью, совместно воспитывать детей и со­вместно вести хозяйство есть элемент жертвенности. А это и есть основа культуры.

Беседовал ВАДИРАДЖА-дас