ОТДЕЛЕНИЯ КОНЦА 1920-Х ГОДОВ И ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ ИМ 11 часть

В Гжатске митрополит Кирилл находился под плотным наблюдением ГПУ. Переписка владыки с епископами и клириками не оставалась сокрытой от соглядатаев. У митрополита Кирилла учинили обыск, при котором обнаружено было письмо епископа Дамаскина (Цедрика). В этом письме говорилось:

«...Совершается суд Божий над Церковью и народом русским... Совершается отбор тех истинных воинов Христовых, кои только и смогут... противостоять самому Зверю. Времена же приблизились, несомненно, апокалиптические... Все наши усилия теперь должны быть направлены на установление прочных связей между пастырями и пасомыми... и по возможности исправить совершенный грех путем противодействия злу до готовности даже кровью смыть грех свой...»

На допросе от митрополита Кирилла потребовали выразить свое отношение к содержанию этого письма. Митрополит Кирилл пояснил: «Автором письма является епископ Дамаскин, мой единомышленник. Письмо было написано архиепископу Серафиму (Самойловичу), а в копии — мне... Смысл этих воззрений состоит в том, что русским народом совершен общий грех перед Церковью... И вина в этом лежит главным образом на духовенстве. Задача состоит в необходимости более глубокого воспитания народа, чтобы членами Церкви были истинные христиане... что и означает противопоставление царству злобы. Эти взгляды я высказал епископу Дамаскину и Афанасию, которые были со мною солидарны по этому поводу».

Митрополита Кирилла обвинили в том, что он предпринял иерархические действия по созданию «нелегальных ячеек церковников, которые должны были явиться массовой базой организации».

14 июля 1934 года его арестовали и отправили в Москву, в Бутырскую тюрьму. В конце года он был отправлен в ссылку в Казахстан.

Григорианский раскол сохранял влияние в тридцатых годах лишь в некоторых епархиях Поволжья и Урала, более всего — в Свердловской и Ульяновской. 26 апреля 1932 года скончался первенствующий в расколе архиерей — председатель ВВЦС архиепископ Григорий (Яцковский), в расколе — митрополит. В 1933 году по репутации григорианской группировки был нанесен серьезный удар самоубийством ее самого видного деятеля епископа Бориса (Рукина), который у раскольников тоже титуловался «митрополитом». Его влияние в григорианстве было настолько значительным, что другим наименованием раскола, особенно часто употреблявшимся в Москве, где пребывал преосвященный Борис, было «борисовщина». «Митрополит» Борис (хиротонисан во епископа Можайского 2 (15) ноября 1923 года Святейшим Патриархом Тихоном) повесился в состоянии острого припадка душевной болезни. После этой трагической смерти у григориан оставался еще в Свердловске в сане архиепископа Петр (Холмогорцев), которого там любили за простоту нрава и красноречивые проповеди.

Обновленчество и в тридцатые годы пользовалось более привилегированным положением, чем Православная Церковь и правые церковные группировки. Но не было уже прежней широкомасштабной поддержки раскольников со стороны властей. В тридцатые годы большевистская власть в борьбе с Церковью главное средство видела в терроре, а не в подрыве, не в разложении изнутри. Поэтому отпала былая заинтересованность в искусственном удержании наплыва обновленческого раскола, и его влияние среди верующих, незначительное с самого начала, неуклонно угасало.

В эти годы обновленцы утратили оберегавшую их прежде «охранную грамоту», и репрессии впервые коснулись их видных деятелей. Но не тех, кто был сознательным агентом ГПУ, а скорее искренне заблуждавшихся или ушедших в раскол по малодушию. В 1934 году в Иваново-Вознесенске был арестован Александр Боярский, которого в раскол привлекли, вероятно, все-таки не шкурные честолюбивые расчеты, а увлеченность социальными проблемами, они занимали его и в дореволюционные годы, когда он служил священником в Колпине, на Ижорском заводе. В 1922 году он, единственный из обновленцев, на судилище против святого митрополита Вениамина (Казанского) и других питерских свяшенномучеников и исповедников, выступил свидетелем защиты и был скоро устранен от участия в процессе. Вскоре после ареста он скончался в заключении.

В том же 1934 году арестован был отец Тихон Попов (у обновленцев он титуловался «митрополитом Воронежским»). В отличие от Александра Боярского отец Тихон Попов до революции не имел репутации деятеля левой ориентации. Он участвовал в работе Государственной Думы, в составе фракции националистов, поддерживал Столыпина. К обновленчеству примкнул не по искренним убеждениям, а из оппортунистических соображений. Он был осужден на 10 лет лишения свободы и освобожден уже только во время Отечественной войны. Вернувшись в 1944 году в каноническую Патриаршую Церковь, принят был в сане протоиерея и назначен вскоре ректором Богословского института.

А Александр Иванович Введенский, бывший священник церкви Захарии и Елисаветы в Петрограде, главный предводитель раскола, блистал и процветал и в 20-е, и в 30-е, и в 40-е годы: украшал себя драгоценными митрами и панагиями, время от времени женился и разводился, посещал театры и концерты, вел благополучную жизнь человека из полусвета.

29 апреля 1935 года обновленческий «синод» из пяти членов принял решение о самоликвидации. Все прошло тихо, и даже созывать собор не потребовалось. Профессор С. М. Зарин сделал доклад по этому поводу, со ссылкой на 34-е Апостольское правило. Присутствовавшие на заседании «митрополит» Виталий (Введенский), «митрополит» Михаил (Князевский), «протопресвитер» Павел Красоткин, «протопресвитер» Димитрий Адамов всю полноту власти передали «первоиерарху православных церквей СССР» «митрополиту» Виталию. Ему присвоили титул «первосвященнейший» и наделили правом назначать себе преемника и делегировать свои полномочия другому епископу. Вскоре «первоиерарх» повелел распустить все митрополитанские и епархиальные управления и благочиннические советы. Оставались лишь «правящие архиереи» и их канцелярии. Так заканчивалась демагогическая борьба обновленцев за коллегиальное управление Церковью.

С 1 января 1936 года в поминовениях на обновленческом богослужении слово «господин» заменяется на более «народное» и «истинно церковное» выражение «всечестный отец». Росчерком пера упраздняются Украинская и Белорусская автокефалии, митрополита Пимена (Пегова) увольняют на покой. В 1936 году обновленческий «митрополит» Ювеналий (Машковский) вернулся в Патриаршую Церковь, а Николай Платонов, «митрополит» Ленинградский, в 1938 году публично отрекся от веры в Бога.

Печальным событием в жизни Церкви явилось отпадение одного из ее архиереев в старообрядчество.

В 1932 году предводитель оппозиционной Уфимской церковной группировки, епископ Андрей, присоединился к старообрядческой церкви беглопоповского толка. И раньше, в дореволюционные годы, он, как и его брат, крупный ученый-физиолог академик Алексей Алексеевич Ухтомский, с особым интересом относился к дониконовским обрядам. Академик А. А. Ухтомский на Поместном Соборе 1917—1918 гг. был делегатом от единоверческой общины. В 1925 году Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Петр запрещал епископа Андрея в священнослужении после того, как до него дошли сведения о его совместном богослужении со старообрядцами беглопоповского толка и о рукоположении для них в бытность его в ашхабадской ссылке в степень епископа некоего Климента. Это запрещение было подтверждено в 1926 году митрополитом Сергием.

Епископ Андрей так комментировал санкцию Высшей Церковной власти: «Я не считаю митрополита Петра Крутицкого способным понимать церковную жизнь. Это человек, который попал в монахи «по сокращению» на советской службе и способен церковную жизнь только путать. Это я предчувствовал весной 1925 года, и мое предчувствие оправдалось: он запутал все до невозможности. Митрополита Сергия, человека крупных способностей, я считаю способным на всякие компромиссы. С распутиниами он был распутинец, без малейших протестов, целых четырнадцать лет. В 1922 году с «живоцерковниками» он стал «живоцерковником», позорно признав ВЦУ и, изменив Патриарху Тихону, признал разбойника Варавву. Считаю, что именно митрополит Сергий погубил в Уфимской епархии епископа Николая и иже с ним, почти половину епархии. До признания ВЦУ митрополитом Сергием епископ Николай еще колебался, а после выступления митрополита Сергия бедный епископ Николай три раза признавал ВЦУ, признавал да клялся, клялся, а потом опять признавал. Таков наш епископат, горе одно! Митрополита Агафангела я считаю человеком умным и духовно благородным. Но, как слышно, он по старости впал в детство и бескорыстно отказался от власти

Вследствие всего вышесказанного я при всем желании не могу признать над собою как епархиальным епископом чье-либо руководство, впредь до канонического Собора. Я очень твердо знаю свои канонические обязанности, чтобы не забыть своих прав оберегать свою паству от всякого недостойного «епископата» и от всяких темных сил, расхищающих наше духовное стадо. Кроме этих соображений, я, в силу 76-го Апостольского правила и 23-го правила Антиохийского собора, не могу признать передачу управления всею Русскою Церковью по каким-то тайным духовным завещаниям. Эта игра в завещания совсем не канонична».

Впоследствии епископ Андрей резко осудил Декларацию 1927 года, используя для характеристики ее предельно бранные выражения: «Эта Декларация, воззвание от 16 июля 1927 года, есть настоящая квинтэссенция неканонического цезаропапистического хамства. Это даже среди «никониан» по глубине своей антицерковности и предательству было нечто выдающееся и небывало скандальное». Впрочем, тут же за этим пассажем он заметил: «Я и этого документа, к сожалению, не имею в руках».

Когда митрополитом Сергием вместе с группой архиереев, которую можно считать расширенным Синодом, в 1929 году был сделан серьезный шаг в сторону примирения со старообрядцами — принято было Деяние об отмене клятв Большого Московского Собора 1666-1667 годов на старые обряды, епископ Андрей начал переговоры с московскими старообрядцами о воссоединении с Патриаршей Церковью. В ответ на свои предложения о воссоединении он услышал: «Мы, конечно, рады, что архиереи бывшей господствующей Церкви сознали свою вину перед Святой Церковью. А в собственном Православии никогда не сомневались. Поэтому «Деяние» митрополита Сергия для нас значения не имеет. Тем более что его искренности мы нисколько не верим».

Между тем, среди духовенства Патриаршей Церкви это «Деяние» вызвало смущение. Митрополит Сергий должен был сделать разъяснение, что принятый акт является только проектом решения, которое правомочен принять Собор. Епископ Андрей прокомментировал это так: «Так митрополит Сергий хотел было сделать одно прекрасное дело, да и на это у него не нашлось достаточно ни мужества, ни честности».

Управляющий делами григорианского Высшего Церковного Совета епископ Борис (Рукин) вступил тогда в переписку с епископом Андреем, предлагая ему присоединиться к ним, но в качестве предварительного условия требуя покаяться в «ашхабадской ошибке» в отношении старообрядцев-беглопоповцев. На это предложение епископ Андрей 11 апреля 1928 года послал «ответ 12 епископам», содержание которого сам он передает так:

«Никакой ошибки ашхабадской я за собой не вижу, а свердловский, «григорьевский» самозванный церковный центр я совершенно так же не могу признать каноническим, как и московские центры, обновленческий и Сергиевский. Все эти цезаропапистические центры я признаю одинаково антиканоническими и одинаково для Церкви вредными».

Годы с 1928 по 1931 год епископ Андрей провел в ярославском тюремном изоляторе. В 1931 — 1932 годах, находясь в Москве, епископ Андрей приходил молиться в храмы, где не возносилось имя Заместителя Местоблюстителя, но и там за своего его не считали. Как пишет сам епископ Андрей, он там «всегда слышал около себя шепот: «раскольник», «запрещен». У меня почти никто не брал благословения». О своем окончательном переходе к старообрядцам он рассказывал так:

«Я решил идти молиться к тем старообрядцам, о которых знал, что они ко мне относятся с истинно христианскими чувствами. Я пошел туда и, как всегда, встал среди толпы, чтобы не обращать на себя внимания.

Но меня среди толпы нашли сначала священники, а потом мало-помалу и миряне. А вскоре, 28 февраля 1932 года, в день св. Василия исповедника, когда я стоял с одним священником посередине храма, подошла ко мне некая боголюбивая христианка и попросила у меня благословения. Зная строгость церковной дисциплины в старообрядческих общинах, я даже растерялся сначала и спросил моего собеседника, могу ли я исполнить эту просьбу и дать благословение этой рабе Божией. Он мне ответил буквально следующее: «Если она просит вашего (т. е. моего) благословения, прошу исполнить ее просьбу».

Эта христианка была незабвенная для меня раба Божия Евдокия (Михайлова); и ее поступок — принятие от меня благословения доказал мне, что я для них не чужой, а свой, что я для них не враждебный и вредоносный «никонианин», а действительно епископ Единой Святой Соборной Апостольской Церкви.

Могу сказать твердо, что эта боголюбивая раба Божия Евдокия своей просьбой благословить ее и соединила меня со своей общиной. В этом ее святом поступке было для меня достаточное доказательство, что старообрядцы меня уже любят истинно христианской благодатной любовью. И я должен сказать, что это было для меня великим благодатным утешением среда моих бесчисленных церковных скорбей. С тех пор я нашел в старообрядцах истинных родных братьев во Христе, сознательно относящихся к своим религиозным обязанностям и к своему христианскому званию».

19 сентября 1932 года епископ Андрей получил Святые Дары и миро от старообрядческого архиепископа Московского и всея Руси Мелетия. По благословению архиепископа Мелетия ему сообщили в письме о принятии его в молитвенное общение со старообрядцами белокриницкой иерархии. Сам епископ Андрей об этом известии вспоминал: «Моя радость по поводу этого события была и остается беспредельной». В то время епископ Андрей находился уже в очередной своей ссылке в Алма-Ате. После возвращения из Казахстанской ссылки он некоторое время жил в Москве при старообрядческой архиепископии, потом отправлен был в ссылку на север, в Архангельскую область, где в 1944 году завершил свою земную жизнь.

Кроме старых обрядов, другим увлечением епископа Андрея еще с дореволюционных лет были леворадикальные социальные идеи. И от этого увлечения его не исцелили ни страшные гонения на христианство, учиненные пришедшими к власти социалистами, масштабы которых он вполне сознавал, ни его собственный многострадальный опыт тюрем и ссылок с короткими перерывами поднадзорной свободы.

23 мая 1933 года он, в свое время резко осудивший «Декларацию» митрополита Сергия, писал председателю Совнаркома Молотову письмо, несомненно искреннее, но и исполненное поразительной, удручающей наивности.

Епископ Андрей призывает Молотова дать разрешение созвать Собор, целью которого будет «нравственное оправдание социализма»:

«Наш русский социализм — это подлинная жизнь, воплощение слова Евангельского в дело христианское. Этот социализм Евангельский живет уже 1900 лет, несмотря на гонения Неронов и несмотря на лжепокровительство Николаев Романовых. И этот социализм несравненно научнее так называемого «научного социализма», ибо захватывает всю жизнь, а не часть ее».

В одном своем письме, отправленном в мае 1928 года, он писал:

«Умные большевики — это дети по сравнению, например, с Петром Киреевским. А Владимир Соловьев? Его через тысячу лет будут учить, как теперь долбят Ленина. А Ленин почти целиком свою советскую власть вычитал у Ивана Аксакова, только Ленин великую идею Аксакова испоганил атеизмом. Это письмо сами запомните и всем нашим друзьям покажите. Пусть все знают, что я не Америку открываю, а только провожу в жизнь лучшие мысли лучших русских людей».

Кажется только, что наивность, действительно граничащая с детской, свойственна была совсем не большевикам. Когда же эта наивность соединялась с детским упрямством и с самонадеянностью, она могла завести в пагубный тупик даже и очень искреннего и чистого человека.

На Украине бремя хранения канонической правды, мя стояния за Православие лежало на епископах, во главе которых стоял Патриарший экзарх митрополит Харьковский Константин (Дьяков). Киевскую кафедру после кончины I февраля 1932 года архиепископа Димитрия (Вербицкого) занимал архиепископ Сергий (Гришин). Но когда в 1934 году столица Украины была перенесена из Харькова в Киев, экзарха Украины перевели на Киевскую кафедру, а Харьковскую занял архиепископ Сергий.

Митрополит Константин, несмотря на свою болезненность (он страдал от тяжелого диабета), был человеком удивительного миролюбия, стойкости и самообладания. После переезда в Киев он не мог совершать богослужения ни в одном из городских соборов. Кафедральным собором Киева стала тогда маленькая приходская «Озерянская» церковь, вблизи железнодорожного вокзала. Там и служил митрополит Константин. Однажды после богослужения, совершенного владыкой, в церкви учинена была дерзкая провокация. Женщина-иноверка бросила в лицо митрополиту камень. Если бы богомольцы попытались защитить архипастыря и дать отпор, случившееся послужило бы основанием для закрытия церкви. Но митрополит, с залитым кровью лицом, остался совершенно спокойным и призвал к спокойствию прихожан. И так провокация была сорвана. Паства почитала и любила своего архипастыря. Но круг православных людей, открыто обнаруживавших свою веру, становился в Киеве все более тесным.

Любил народ и архиепископа Харьковского Сергия (Гришина). Во время его богослужений храм был переполнен народом. В начале 1935 года архиепископа Сергия перевели в Россию, во Владимир-на-Клязьме, где вскоре после назначения он был арестован и этапирован в лагерь в Новгородскую область. В лагере он исполнял обязанности конюха. Киевляне, сохранившие благодарную память о нем, навещали его и в заточении.

Среди видных архипастырей Украины был и епископ Винницкий Александр (Петровский), в тридцатые годы уже восьмидесятилетний старец, завершивший свою долгую жизнь исповедническим подвигом в тюремной камере, где он скончался 12 мая 1940 года.

На вакантную Житомирскую кафедру, освободившуюся после ареста епископа Аверкия (Кедрова) в 1933 году был назначен престарелый архипастырь из протоиереев Николай (Пирский). Но через несколько месяцев епископ Николай скончался, его преемником стал епископ Вячеслав (Шкурко), которого арестовали и выслали из епархии в 1935 году.

Во главе Одесской епархии с 1928 года стоял архиепископ Анатолий (Грисюк), в 1932 году возведенный вместе с другими членами Временного Патриаршего Синода, вошедшими в его состав с начала его существования, в сан митрополита. Богослужения он совершал в Успенском соборе, который после уничтожения большей части одесских церквей был всегда переполнен народом. Вокруг архипастыря сложился тесный круг религиозно настроенной молодежи из интеллигенции.

На глазах у владыки взорваны были Спасо-Преображенский собор, Свято-Сергиевский военный собор, портовый храм Святителя Николая. В 1931 году арестовано было одним разом более двадцати одесских священников. Митрополит Анатолий хлопотал об освобождении некоторых из них, но тщетно. В советских учреждениях, где он просил об арестованных, с ним обращались унизительно и глумливо. Чтобы сломить и нравственно раздавить владыку, его угнетали частыми ночными вызовами в НКВД. Вызывали туда прямо из храма во время богослужения. Но при всем своем смирении, в таких случаях архипастырь отвечал твердым отказом, и приходил, куда его вызывали, только поле окончания службы. В отместку за задержку его там держали по часу - два в приемной, а когда потом принимали, инспектор НКВД по культам орал на него и топал ногами.

В своем известном «Каталоге» митрополит Мануил характеризует владыку Анатолия как человека доброго и доступного. «По внешности, — пишет митрополит Мануил, — он был малого роста, щуплый, сутуловатый, всегда смотревший вниз. Производил впечатление человека, углубленного в себя и занятого своими мыслями».

Особенностью церковной жизни Украины, отличавшей ее от российской, было совершенное отсутствие здесь григорианского раскола. Иной характер, чем в России, имело и украинское обновленчество, объединявшее не столько сторонников модернистских реформ, сколько умеренных автокефалистов.

Крайне модернистские и крайне автокефалистские направления на Украине образовали самосвятскую еретическую группировку. Украинские обновленцы не вводили у себя ни богослужебных новшеств, ни белого епископата, не допускали второбрачия для духовенства. Во главе украинского обновленческого епископата с середины 20-х годов стоял председатель «всеукраинского священного синода» Пимен (Пегов), титуловавшийся митрополитом Харьковским, а после переноса столицы Украины в Киев — митрополитом Киевским и всея Украины. Еще в 1925 и 1928 годах он провел украинские обновленческие «соборы», на которых аннулированы были для Украины постановления разбойничьих московских сборищ 1923 и 1925 годов, вводившие белый епископат и дозволявшие клирикам второй брак.

На Украине обновленческие епископы, вступившие в брак, а также вдовые и разведенные священники, обзаведшиеся новыми женами, лишались сана. Ввиду этих обстоятельств многие верующие на Украине перестали понимать причину разделений между Пименом и митрополитом Константином. Со стороны ГПУ и НКВД украинские обновленцы подвергались почти таким же притеснениям, что и православные. Их священников тоже арестовывали и ссылали, их церкви закрывали и разрушали. Недовольны были «митрополитом» Пименом и в Московском синодальном центре.

И вот 16 февраля 1935 года так называемым «святейшим синодом православных церквей в СССР» он был уволен от должности «председателя украинского синода». В этом же году владыка Пимен присоединился к канонической Православной Церкви в сане архиепископа и после этого был назначен на Подольскую и Брацлавскую кафедру. Еще раньше, в начале тридцатых годов, в Православную Церковь вернулся другой обновленческий епископ Украины, Лоллий (Юрьевский). Таким образом, на Украине обновленческий раскол был практически изжит уже к середине тридцатых годов.

1935 год принес с собой резкое ужесточение репрессивной политики советского руководства. Поводом для очередной кампании арестов и расправ послужило убийство С. М. Кирова, совершенное коммунистом Николаевым 1 декабря 1934 года и едва ли не спланированное самими вождями Советского Союза, чтобы развязать себе руки для сведения внутрипартийных счетов. На этот раз репрессии коснулись и партийцев, но они с большим размахом ударили и по иным слоям населения, которые к внутрибольшевистским склокам никакого отношения не имели. До четверти всех питерцев, почти всех бывших дворян, чиновников, интеллигенцию, унес с собой в лагеря «кировский» поток арестов. Но волна террора, больнее всего потрясшая бывшую столицу погибшей Империи, прокатилась по всей стране. Не миновала она и многострадальное православное духовенство, которое подвергалось почти непрерывному избиению в течение уже без малого двух десятилетий.

В 1935 году аресты священнослужителей снова, как в 1922 и в 1930 годах, приобрели массовый характер. По городам устраивались настоящие облавы. Так, в одной только Полтаве арестованы, осуждены и сосланы в лагерь были протоиереи Александр (Калинский), Иоанн (Богдановский), Гавриил (Громницкий), Иоанн (Левицкий). В Смоленске в 1935 году были арестованы протоиерей Иоанн Соколов, настоятель Одигитриевской церкви, и священник Константин Олецкий. Отца Константина, вместе с сыном и духовными чадами, схватили после того, как под крепостной башней в предместье Смоленска милиционеры обнаружили потаенную церковь.

В 1935—1936 годах новая волна арестов ударила по епископату. В 1936 году арестован был епископ Омский Анатолий (Миловидов), которого обвинили в шпионаже в пользу Японии и в организации террористических актов. В том же году арестовали архиепископа Тамбовского Вассиана (Пятницкого). 24 октября 1936 года схвачен был архиепископ Могилевский Павлин (Крошечкин). Письма от него приходили до конца 1938 года.

В ночь с 27 на 28 июля был арестован член Временного Патриаршего Синода митрополит Одесский Анатолий (Грисюк). Его немедленно вывезли в Киев и в течение полугода продержали в тюрьме, в мучительных условиях, которые подорвали его здоровье. Когда по усердному ходатайству экзарха Украины митрополита Киевского Константина, владыке Анатолию перед этапированием на север дозволили свидание с сестрой, она увидела его почти лишенным возможности передвигаться. Его вели, поддерживая под руки. И тем не менее, митрополиту Анатолию отказали в просьбе ехать в ссылку за свой собственный счет. Его гнали этапом вместе с уголовниками, которые в дороге систематически обворовывали владыку. От стоянки до стоянки больного, почти не владеющего ногами архипастыря, гнали пешком, подталкивая прикладами и почти не давая времени на отдых. Когда же он в изнеможении падал, его бросали в грузовик, но как только он приходил в сознание, заставляли снова идти пешком.

В конце 1937 года в ссылке на крайнем севере владыка ослеп. Перед смертью он писал сестре: «Умоляю тебя, прими все меры, даже сверхвозможные: добейся, умоли, упроси, устрой наше свидание. Я жажду перед смертью видеть родное лицо и благословить тебя...» Но разрешения на свидание не было дано.

Перед кончиной к владыке пришли, чтобы отнять у него нательный крест и Евангелие. Евангелие вырвали из слабеющих рук, но крест он не отдал и, защищая холодеющую грудь с крестом от палачей, отошел ко Господу. Митрополит Анатолий преставился 10 февраля 1938 года, его останки были брошены в вечную мерзлоту братской могилы на севере.

Многие из арестованных священнослужителей были расстреляны В мае 1934 года на Нижегородскую кафедру перевели с возведением в сан митрополита Евгения Зернова, проведшего несколько лет в Соловецком концлагере и признанного своими собратьями-архипастырями за первенствующего в лагере. Он был одним из составителей знаменитой «Памятной записки Соловецких епископов». В 1935 году владыка совершал пасхальное богослужение, когда по городу катилась первомайская демонстрация. Митрополиту посоветовали не возвращаться домой до окончания шествия. «Чего нам бояться, — сказал владыка в ответ на предостережение, — надо Бога бояться!» Ему подали лошадь, и он, в рясе и клобуке, поехал по улицам навстречу демонстрации. После этого митрополита Евгения арестовали вместе со священниками Крестовоздвиженской церкви, где он служил в последний раз. Среди арестованных был и отец Александр Македонский. Митрополит Евгений был расстрелян 12 ноября 1935 года.

В 1936 году в Москве был арестован архиепископ Варфоломей (Ремов), который в 1920-е годы по благословению священноначалия организовал в Высокопетровском монастыре тайные курсы по подготовке священнослужителей и руководил ими. Когда, как гласит молва, по доносу одного из учеников, в конце 20-х годов курсы эти были обнаружены, всех учащих и учащихся арестовали. 26 июня 1936 года архиепископ Варфоломей был расстрелян. Впоследствии были преданы огласке документы, которые, если их подлинности можно доверять, свидетельствуют о том, что в конце своей жизни архиепископ Варфоломей тайно перешел в Католическую церковь.

В Красноярской тюрьме в 1936 году расстреляли епископа Филиппа (Гумилевского), архимандрита Полихрония (Запрудина), протоиерея Константина Ордынского, священника Николая Катасонова.

Помимо расстрелов архиереев, совершались и тайные убийства архиереев: 23 января 1935 года епископа Краснодарского Памфила (Лясковского) нашли в саду подвешенным на дереве. Расследования не проводилось, и обстоятельства кончины архипастыря остались до конца невыясненными. Верующие были убеждены, что их владыка пал жертвой злодеяния. Гроб с его останками принесли на паперть Георгиевской церкви, настоятель которой отец Максим не хотел отпевать покойного, подозревая самоубийство, но народ настоял на его церковном погребении.

Сотни пастырей были умерщвлены в 1935—1936 году. В Киеве были арестованы и замучены протоиереи Борис Саврасов, Никодим, Трифилий, Димитрий из Пуще-Водицы. В Переяславльской тюрьме замучали протоиерея Николая Стеценко. В 1936 году при попытке к бегству были пойманы, подвергнуты пыткам и расстреляны протоиереи А. Ксенофонтов и Н. Будников.

Тяжкие испытания выпали и на долю тех священнослужителей, кто с середины тридцатых годов отбывал свои нескончаемые лагерные сроки. Каторжный непосильный труд, голод, холод, издевательства от лагерных надзирателей, бригадиров, уголовной шпаны. Но сосланные пастыри и архиереи и в самых невыносимых лагерных условиях не отчаивались, а сохраняли светлое христианское устроение души.

Арестованный в тридцатые годы и приговоренный к смертной казни, потом замененной десятью годами концлагеря, известный киевский священник Анатолий Жураковский в тридцатые годы отбывал свой срок в Карелии на строительстве Беломорканала. В письме, отправленном из лагеря в Надвойцах 4 февраля 1935 года, он писал:

«Последнее время сильно утомляюсь на своей работе, работал на лесном заводе, и это более утомляет, чем пилка дров, хотя и пилка теперь для меня была бы тяжела... Устаю сильно, и все-таки жизнь кажется такой содержательной, богатой и интересной, и... впечатления не одной недели и не одного месяца. Первое и самое важное — это та внутренняя задача строительства внутреннего храма, который неотступно стоит перед сознанием. Я чувствую, как малы мои усилия, и вижу, что за весь пройденный путь даже не положил начала благого. Тут приливы и отливы, и так часто отлив относит назад за прежнюю черту и разрушает как будто уже собранный плод работы. И тем не менее, какими полными, содержательными делает день и ночь и самая смена разных духовных упражнений и деланий, вкрапляясь в физическую работу, они притупляют и ее жало: труд незримо претворяют в служение. И ведь это схождение внутрь переживается как служение миру, и, перебирая, как драгоценные четки, длинный ряд имен любимых, чувствую, как близкими сердцу становятся отделенные дальними пространствами.