ОТДЕЛЕНИЯ КОНЦА 1920-Х ГОДОВ И ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ ИМ 10 часть

Ответом на это письмо явилось постановление коллегии ОГПУ, вынесенное 23 июля 1931 года: «За упорную борьбу с советской властью... Полянского (Крутицкого) Петра Федоровича подвергнуть заключению в концлагерь сроком на пять лет, считая срок с момента вынесения настоящего постановления».

Но допросы не прекратились и после заключения в концлагерь. Следователь по делу Местоблюстителя Патриаршего Престола Костин предложил узнику составить покаянное заявление об участии в деятельности «Союза русского народа», угрожая, что в противном случае «придется сидеть и сидеть».

Ответом на это было: «Я не только не участвовал в такой организации, но даже не слышал, чтобы подобная организация существовала в Советском Союзе».

Главу Русской Церкви целенаправленно умерщвляли в тюремном заточении, делая условия его содержания совершенно невыносимыми. Телесные страдания измучили заточенного в узилище тяжело больного старца, и он обратился к своим палачам с мольбой о пощаде. 14 января 1932 года он писал Тучкову:

«Многоуважаемый Евгений Александрович! Продолжающаяся пытка одинокого, крайне изолированного и беспомощного положения довела меня до полного изнурения и слабости. Непрерывно приходится корчиться и страдать от невыразимых физических болей. С трудом двигаюсь (а бывают моменты, почти и вовсе не могу сойти с места), боюсь очутиться в обмороке. Пощадите старика, наказанного сверх меры, лишенного дневного воздуха, почти полтора года не видевшего солнца, вынужденного сидеть на грубой, тяжелой пище и отстраненного от общения с родными... Если вы пожелаете распорядиться с переданным мною в Отдел проектом раскаяния, то будьте добры откинуть все ненужное и лишнее. Простите и не оставьте дальше томиться и мучиться в тюрьме!»

Через три месяца страдалец обратился к полномочному представителю ОГПУ по Уралу Раппопорту со словами, исполненными крайнего уничижения:

«... Великим по существу делом является провозглашенная свобода религиозных исповеданий, без которой в былые времена страдали десятки, если не сотни тысяч людей. Я пришел к тому несомненному положению, что дело пролетариата — явление мирового порядка, и оно непоколебимо... Убедительно прошу вас оказать содействие в освобождении меня из заключения, выдержать которого нет сил».

Но пощады не было. В ответ на письма узника с мольбой об облегчении его участи — новое ужесточение условий содержания.

Летом 1933 года прогулки в общем дворе заменили престарелому узнику на прогулки в отдельном дворике, подобном сырому погребу, воздух в котором был насыщен испарениями из тюремных отхожих мест. Когда заключенный впервые увидел смрадный дворик, то с ним, больным стариком, сделался приступ удушья.

В августе 1932 года, пытаясь добиться облегчения своей участи, он снова пишет в коллегию ОГПУ, заверяя палачей в своей лояльности и совершенной невиновности и подробно объясняя невозможность для него сложить с себя звание Местоблюстителя:

«В сущности, Местоблюстительство лично для меня не представляет интереса. Наоборот, оно все время держит меня в оковах гнета... Но я должен считаться с тем обстоятельством, что решение данного вопроса не зависит от моей инициативы и не может быть актом моей единоличной воли. Своим званием я неразрывно связан с духовными интересами и волей всей Поместной Церкви. Таким образом, вопрос о распоряжении Местоблюстительством, как не являющийся личным вопросом, не подлежит и личному усмотрению. В противном случае я оказался бы изменником Святой Церкви. Между прочим, и в акте о моем вступлении имеется напоминание, что я обязан не уклоняться от исполнения воли Патриарха Тихона, а следовательно и воли подписавшихся к акту архиереев... равно как и воли клира и верующих, девятый год состоящих со мной в молитвенном общении».

Престарелого митрополита перевели затем в Верхне-Уральскую тюрьму особого назначения, поместили в одиночную камеру и дали, вместо имени, номер 114. Тюремным надзирателям запрещено было выводить заключенного для прогулок в такое место, где бы его мог увидеть кто бы то ни было. Это был режим абсолютной изоляции от мира.

В Патриархии не оставалось надежды на возвращение к Высшей Церковной власти митрополита Петра. Еще более несбыточным представлялся и созыв Поместного или Архиерейского Собора. Поэтому совершенно невозможно было создать иные органы Высшего Церковного Управления, кроме тех, которые существовали с 1925 и 1927 годов: должность Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Временный Патриарший Синод. Для того чтобы поднять авторитет Церковной власти, Временный Синод 12 апреля 1932 года вынес постановление о награждении Заместителя Патриаршего Местоблюстителя правом совершать богослужение с предношением креста. В обосновании этого акта в постановлении Синода говорилось:

«Ныне Ваше Высокопреосвященство — Первый иерарх по управлению Русской Православной Церковью — по своему значению и положению, а также по своей деятельности и ответственности, превосходите прежних наших митрополитов... Предносимый крест присвоен всем Первоиерархам отдельных и автономных Церквей, не могущих сравниться по своим размерам и по своему значению со Всероссийской Православной Церковью».

Той же цели — возвышению авторитета Высшего Церковного Управления служит и изданный 18 мая 1932 года, в ознаменование 5-й годовщины существования Временного Патриаршего Священного Синода, указ Заместителя Местоблюстителя о возведении четырех его членов, состоявших в Синоде с самого его основания, в сан митрополитов. Этого титула были удостоены архиепископ Хутынский Алексий (Симанский), ставший митрополитом Старорусским, а также архиепископы Одесский Анатолий (Грисюк), Ярославский Павел (Борисовский) и Харьковский Константин (Дьяков), сохранившие свои прежние кафедры.

Наконец два года спустя на расширенном заседании Синода 27 апреля 1934 года решено было предоставить Заместителю Местоблюстителя вдовствующую после кончины Св. Патриарха Тихона Московскую кафедру взамен Нижегородской (в ту пору уже Горьковскои) с присвоением ему титула «Блаженнейший». На этом заседании митрополит Ленинградский Алексий (Симанский) обратился к исполняющему обязанности Главы Русской Церкви с адресом от лица Временного Синода:

«Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший владыко, милостивейший Архипастырь и дорогой отец наш!

Всеблагому Промыслу Божию угодно было судьбы Русской Православной Церкви вручить вашему мудрому отеческому окормлению. Уже девятый год подчиняясь нелицемерно этой Божественной воле, Вы несете ответственное послушание по управлению Русской Православной Церковью, и это ответственное послушание Вы несете как истинный и верный сын Матери-Церкви, как истинный христианин, являя всем образец христианской любви и смирения. И это мудрое руководство кораблем церковным, безграничная любовь Ваша к Матери-Церкви, братское любовное отношение к соепископам-братьям, и отеческое — ко всем чадам Церкви, соделали вас в общецерковном сознании фактически Первым епископом страны (Ап. Правило 34). Такому особому исключительному положению Вашего Высокопреосвященства в нашей Церкви, по нашему глубокому единомысленному и единодушному суждению должно соответствовать и особое Ваше иерархическое титулование не по святительской кафедре рядового епархиального города Русской Церкви, но по общеизвестному имени столичного града Москвы, олицетворяющего собою всю страну.

Посему, приняв во внимание вышеизложенное и продолжающееся вдовство кафедры Первого епископа страны, мы, митрополиты Русской Православной Церкви и члены Патриаршего Священного Синода в безграничной преданности Вашему Высокопреосвященству как своему правящему Первоиерарху, единогласным решением своим положили: усвоить Вашему Высокопреосвященству, в соответствие Вашему высокому и особому положению правящего Первоиерарха Русской Церкви, титул Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского».

Адрес подписали четыре митрополита: Ленинградский Алексий (Симанский), Одесский Анатолий (Грисюк), Казанский Серафим (Александров) и Харьковский Константин (Дьяков); пять архиепископов, один епископ. Присоединились к этому адресу четыре архиепископа и шесть епископов.

2 мая в кафедральном Богоявленском соборе в Дорогомилове была совершена Божественная литургия, перед началом которой Блаженнейшего митрополита Московского встречали 20 епископов, сонм клириков и московская паства.

Поздравительные телеграммы митрополиту Сергию были присланы из Ташкента от митрополита Арсения (Стадницкого), из Каунаса от митрополита Литовского Елевферия (Богоявленского), из Токио от митрополита Японского Сергия (Тихомирова).

Несмотря на крайне трудные условия, в которые поставлена была в годы «великого перелома» Русская Православная Церковь, она не переставала пополнять состав своего гонимого духовенства, рукополагая новых клириков. На кафедры арестованных и сосланных архипастырей назначались новые епископы. Правда, архиерейских хиротоний в эти годы совершалось значительно меньше, чем в предшествовавшее десятилетие.

Так, в 1929 году было совершено две архиерейские хиротонии, в 1930 - 3, в 1931 - 7, в 1932 - 6, в 1933 - 4, в 1934 — 2 хиротонии.

Среди рукоположенных во епископы в 1930-е годы были крупные церковные деятели, подвижники, оставившие глубокий след в церковной жизни, в памяти благочестивого православного народа: в 1932 году был хиротонисан во епископа Уманского наместник Киево—Николаевского монастыря, в ту пору уже 80-летний старец Александр (Петровский), ныне местночтимый святой Харьковской епархии. В том же

1932 году был хиротонисан во епископа Таганрогского Иосиф (Чернов), впоследствии митрополит, видный церковный деятель послевоенных лет. В 1933 году был рукоположен во епископа Алма-Атинского Александр (Толстопятое), в 1922 году сидевший на скамье подсудимых вместе со священномучеником Вениамином и приговоренный к лишению свободы. В

1933 году во епископа Коломенского был хиротонисан Сергий (Воскресенский), убитый при до сих пор невыясненных обстоятельствах в сане митрополита в 1944 году, ближайший помощник Предстоятеля Русской Церкви во второй половине 30-х годов.

В своей борьбе за выживание Церкви в условиях жестоких гонений, массового террора, перед лицом внутренних нестроений, разделений и расколов Московская Патриархия лишена была поддержки со стороны Священноначалия первенствующей Константинопольской Церкви. Хуже того, представитель Вселенского Патриарха архимандрит Василий (Димопуло) имел более тесные контакты со схизматическим обновленческим «синодом», чем с канонической Патриархией, которую в Стамбуле считали не единственной законной Высшей Церковной властью, а всего лишь одним из центров Церковного управления на территории Русской Православной Церкви.

В связи с этим в ответ на приглашение участвовать в работе Предсоборного Совещания, которое, по планам Константинопольской Патриархии, должно было состояться на Афоне и подготовить созыв Вселенского Собора, Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий 12 апреля 1932 передал архимандриту Василию (Димопуло) письмо с отказом участвовать в намеченном совещании.

«Нашу Церковь, — говорилось в этом письме, — Его Святейшеству угодно рассматривать как неорганизованную церковную массу, не имеющую канонического возглавления... В лучшем случае, наши депутаты могут оказаться в положении каких-то просителей, а в худшем — даже ответчиков или обвиняемых. Ни то ни другое не представляется для нас ни приемлемым, ни допустимым... Русский вопрос, прежде всего, наш домашний, внутренний, и подлежит разрешению, прежде всего, самой Русской Церкви. Когда она признает, что вопрос превышает ее силы, она обратится за помощью к сестрам-Церквам Православным и внесет такой вопрос на их соборное рассуждение».

Несколько раньше в письме тому же представителю Константинопольского Патриарха архимандриту Василию митрополит Сергий объявил о своем отказе от участия в заседании Догматической комиссии по вопросам воссоединения англикан с православными, которое должно было состояться в Лондоне:

«Мы, со своей стороны, — писал Заместитель Местоблюстителя, — не можем отказаться от веры, что только наша Православная, уцелевшая на Востоке, Церковь есть Церковь Христова. Соединение с нашей Церковью какого-либо иного общества мы можем мыслить лишь под образом спасения утопающих: было бы странно, если бы утопающий прежде, чем принять помощь с корабля, начал ставить какие-нибудь свои условия...»

В 30-е годы церковная жизнь носила жертвенный характер. Само участие в богослужении клириков и мирян сопряжено было с ежедневной, ежечасной опасностью ареста. И уж конечно верующие, посещавшие еще открытые церкви, рисковали своим служебным положением. Поэтому регулярно ходили на службу люди самоотверженные, настоящие исповедники.

Свидетель тех лет так вспоминает о жизни церковной Москвы тех лет:

«Довоенные прихожане в большинстве своем успели получить минимум духовных знаний еще до семнадцатого года. Хорошо знали церковную службу... Не было в обычае посещать разные храмы, особенно по праздникам: держались своего прихода, хорошо знали друг друга, у каждого было привычное место молитвы.

Главной фигурой в церкви до хрущевской «реформы» был священник, а не староста или уборщицы. Кстати сказать, несмотря на притеснения и контроль со стороны государства, священник тех лет умудрялся, подоткнув полы подрясника под пальто, вместе с псаломщиком ходить (правда, таясь) по квартирам знакомых прихожан в Рождество, Крещение, Пасху и служить молебен. Получил большое распространение институт сестричества. Совсем юные девушки, взрослые и пожилые женщины в скромных темных платьях и белых косынках следили за порядком во время богослужения, ставили свечи, оправляли лампады, подводили детей и немощных к Чаше, кресту, иконам, ходили с блюдом для сбора доброхотных даяний. Функции сестричества ограничивались церковью. Благотворительность, дела милосердия, по тогдашнему законодательству, запрещались. Сестры не были монахинями, у многих из них были мужья и дети.

В храме служили, как правило, превосходные псаломщики: они читали четко, с осмысленными мелодическими паузами и ударениями, не впадали ни в равнодушное бормотание, ни в нарочитую, чисто светскую, выразительность. О том, что они безупречно знали церковнославянский язык и служебный обиход, и говорить не приходится.

Время богослужения было рассчитано на работающих людей, а не только на пенсионеров. Будничная литургия совершалась в половине седьмого утра, вечернее богослужение — в половине седьмого вечера».

В Москве служили тогда замечательные священники, любимые народом протопресвитеры Александр Хотовицкий и Николай Арсеньев — пастыри, особенно близкие Заместителю Местоблюстителя, а также протоиереи Александр Воскресенский, Георгий Чинов, Александр Смирнов, Владимир Воробьев, Александр Лебедев, Виталий Лукашевич, Александр Толгский. Многие из них закончили потом свою исповедническую страдальческую жизнь под пулями палачей или на лагерных нарах.

Особенно любили православные москвичи богослужения, которые совершал в храме Малого Вознесения у Никитских ворот находившийся тогда на покое митрополит Трифон (Туркестанов). Они исполнены были особой молитвенной духовной силы, особенного переживания реальности и близости Горнего мира. Митрополит Трифон скончался в 1934 году. На подножии креста на его могиле сделана надпись: «Дети, любите храм Божий! Храм Божий — это земное небо».

В отличие от Москвы в Питере и в тридцатые годы заметны были последствия церковных нестроений, потрясших этот город в предыдущее десятилетие. Там был оплот обновленчества, но там несравненно влиятельнее, чем в Москве, была и правая церковная оппозиция, в своих крайних формах вылившаяся в иосифлянский раскол.

Разномыслие относительно допустимой меры компромиссов в отношениях с откровенно враждебной Церкви гражданской властью проявилось и в приходах, оставшихся в юрисдикции Московской Патриархии. Разномыслие это привело к ориентации на тех или иных архиереев, которых бы разные группы православных питерцев хотели видеть во главе своей епархии. Осложнения в личных отношениях между архиереями усугубляли ситуацию. Вопрос о замещении кафедры стоял остро ввиду преклонных лет и заметной старческой слабости правящего архиерея епархии митрополита Серафима (Чичагова).

В Питере хорошо помнили и почитали епископа Мануила (Лемешевского), и многие там хотели, чтобы именно он стал преемником престарелого митрополита. Некоторые из почитателей епископа Мануила обнаруживали свои пожелания в форме не вполне деликатной по отношению к митрополиту Серафиму. Однажды неизвестное лицо передало маститому архипастырю оскорбительную записку: «Тебе, старому, не место здесь, не тебе быть здесь митрополитом, а епископу Мануилу. Ты — пустое место». Задетый дерзкой выходкой, митрополит Серафим заподозрил епископа Мануила в недостойных интригах против него и написал Заместителю Местоблюстителя:

«Владыка Мануил хочет занять мое место, он ненормальный».

Другие православные питерцы хотели бы видеть во главе своей епархии владыку Алексия (Симанского), который в 20-е годы несколько раз исполнял в епархии обязанности викарного епископа.

Весной 1933 года епископ Мануил беседовал о судьбе Ленинградской кафедры с Заместителем Местоблюстителя митрополитом Сергием. 22 сентября 1933 года митрополит Серафим был уволен на покой. В начале октября епископу Мануилу было предложено занять Ленинградскую кафедру. В ответ на это предложение он обещал подумать, и тогда принято было иное решение: 5 октября на Ленинградскую кафедру переведен был из Новгорода митрополит Алексий (Симанский), а 20 декабря 1933 года епископа Мануила арестовали и отправили по этапу в сибирские Мариинские лагеря.

Ужесточение гонений на Церковь не привело к сплочению и единению всех искренно преданных Церкви ее чад. В отделении от Патриархии оставались сторонники митрополита Иосифа (Петровых), большинство архиереев и священников-иосифлян находились в лагерях и ссылках. Сам митрополит Иосиф томился в ссылке в Казахстане, близ Аральского моря. Лишены свободы были и епископы Димитрий (Любимов) и Сергий (Дружинин). Но несколько десятков иосифлянских приходов сохранили еще легальное существование. Центр же религиозной жизни иосифлян переместился в подполье, в катакомбы.

Помимо иосифлян в отделении от Патриархии оставались и некоторые другие архиереи и священники, которые, выражая несогласие с Заместителем Местоблюстителя и даже отказываясь возносить его имя за Богослужением, не пытались создать иной церковный центр. О своем отделении от митрополита Сергия заявил в 1933 году, во время краткого пребывания на свободе во Владимире, в промежутке между ссылками, епископ Афанасий (Сахаров), в бытность митрополита Сергия архипастырем Владимирским его викарий. Он обвинил Заместителя Местоблюстителя в присвоении себе полноты прав Первоиерарха.

Не прекратилась со стороны церковных оппозиционеров и эпистолярная богословско-каноническая полемика ч; Заместителем Местоблюстителя. В 1933 году неизвестным автором, возможно митрополитом Кириллом, составлено было письмо, адресованное Заместителю Местоблюстителя митрополиту Сергию:

«Достигнув возраста, являющегося, по слову святого Псалмопевца, начальным пределом земной человеческой жизни, стоя, так сказать, в преддверии могилы, сознаю свой долг разъяснить своим собратьям-архипастырям, пастырям и верующему народу, — почему я считаю Вас узурпатором церковной власти и отказываюсь повиноваться административно-церковному распоряжениям Вашим и учрежденного Вами Синода. Между тем у меня нет непосредственной возможности довести свое исповедание до слуха Церкви, и потому я вынужден это сделать, обращая его к Вам, дерзновенно утверждающему себя Первым Епископом страны, может быть, и по искреннему заблуждению и, во всяком случае, с молчаливого попустительства части собратий-епископов, повинных теперь вместе с Вами в разрушении канонического благополучия Православной Русской Церкви. 1. Патриаршие права и обязанности определены, утверждены и изложены Собором 1917—1918 гг. Завещание Патриаршее, на основании коего митрополит Петр воспринял свои полномочия, издано не в силу этих, Собором утвержденных Патриарших прав, а на основании соборного поручения, данного Собором 1917— 1918 гг. лично Святейшему Патриарху Тихону на случай, «когда не окажется в наличии Собором уполномоченного учреждения» — цитирую Вашу статью. Святейший Тихон не мог передать и не передал с ними лично ему на определенный случай Собором данного и им исполненного поручения, а митрополит Петр, действительно воспринявший после Патриаршего завещания все Патриаршие права и обязанности, не мог воспринять и не воспринял права передавать все Патриаршие права и обязанности архипастырю по своему выбору. Утверждение, будто митрополит Петр совершил такую передачу своим распоряжением 23.11/6.12. 1925 года на основании Патриаршего завещания, — делает почившего Патриарха повинным в установлении для Русской Православной Церкви осужденного Вселенской Церковью порядка завещательной передачи церковных полномочий, а митрополита Петра — в применении такого порядка в жизни церковной. Всеми силами души протестую против такого оговора почившего Патриарха и его Местоблюстителя.

2. Если бы распоряжение митрополита Петра от 23.11/6.12. 1925 года по своему тексту было даже до буквальности сходно с текстом Патриаршего завещания, то и тогда оно не могло бы иметь одинакового с ним смысла и значения для церковной жизни. На самом же деле митрополит Петр в своем распоряжении поручает только временное исполнение обязанностей Местоблюстителя такому-то, ничего не говоря о Патриарших правах. Только Вашей смелой мыслью могло быть понято такое распоряжение в более широком значении, чем уполномочие вершить только дела так называемые текущие и не брать на себя решение дел принципиальных, общецерковных.

3. Известная резолюция митрополита Петра от 19.1/1.2. 1926 года не только не усиливает значения документа от 23.11/6.12. 1925 года, на который Вы опираетесь, но весьма помогает уразумению его действительного смысла и произвольности Ваших на него толкований. Излагая второй документ с оговоркой, что «дела принципиальные и общецерковные оставляет за собой», он приписывал не новое какое-либо распоряжение, а предупреждал возможность возникновения чего-нибудь нового. Он лишь пояснил первое свое распоряжение... подтверждая и для коллегии из трех архиереев, что ей не представляется прав больших, чем какие даны были единоличному Заместителю. Воспринимая снова Заместительские полномочия по резолюции, уничтожавшей коллегию из трех архиереев, Вы воспринимали никак не больше того, что было поручено, но не передано коллегии и за ее упразднением снова возвращалось прежнему исполнителю. Пояснять это Вам для митрополита Петра не было повода, так как предшествовавшим своим поведением Вы являли правильное понимание своих полномочий и полную корректность к своему доверителю, поддерживая с ним деловые отношения. Лишившись возможности таких отношений с окончанием «дела митрополита Петра», Вы автоматически становились в положение остальных своих собратий и должны были не новый центр Церковного управления утверждать, а сами обратиться и призвать остальных собратий к руководству в церковной жизни Патриаршим Указом 7/20 ноября 1920 года, изданным именно на случай возникновения невозможности сношений с действительным церковным центром и остающимся в составе действующего права Русской Православной Церкви. Если бы по силе сего указа некоторые архипастыри обратились к братскому руководству Вашему, ценя Вашу просвещенность, долголетний опыт и архипастырскую мудрость, то нельзя было бы возражать что-нибудь против такого добровольного объединения. Если бы для удобства сношений и поддержания единообразия епархиальной жизни Вы с объединившимися архипастырями учредили для своей группы нечто вроде Синода, но при этом не претендовали бы на обязательность принимаемых Вами решений для всей Русской Церкви, — нельзя было бы возражать и против такого учреждения. Тогда не понадобилось бы Вам обременять совесть Вашу обильными прещениями и запрещениями. Все, и объединившиеся под братским руководством Вашим, и замедлившие с таким объединением, по-прежнему оставались бы в каноническом и литургическом единении под затруднительным хотя, но отнюдь не утратившим своей реальности каноническим главенством своего Первоиерарха митрополита Петра. Только отказавшись от своего домысла о тождественности полномочий Местоблюстителя и Его Заместителя, обратившись под руководство Патриаршего Указа от 7/20 ноября 1920 года, и признавши к тому же единомысленных с Вами архипастырей, возможете Вы возвратить Русской Церкви ее каноническое благополучие».

Ответа на это послание не последовало. По существу, спор о правах и компетенции Заместителя Местоблюстителя исчерпан был еще в 20-х годах. Все принципиально важные аргументы были высказаны уже тогда.

Самым влиятельным из иерархов, остававшихся в оппозиции к Патриархии, был митрополит Кирилл (Смирнов). 19 августа 1933 года, по окончании срока ссылки он поселился в Гжатске. В переписку с ним вступили другие, временно оказавшиеся на свободе архиереи, как и митрополит Кирилл, находившиеся в оппозиции к Патриархии и не занимавшие кафедр: архиепископ Серафим (Самойлович), епископы Дамаскин (Цедрик) и Парфений (Брянских). Писали ему и другие священнослужители. В нескольких письмах отделившиеся от митрополита Сергия клирики предлагают митрополиту Кириллу объявить себя Местоблюстителем. На эти предложения он в ответных письмах, составленных в январе и феврале 1934 года, отвечал отказом В январском письме он писал:

«Сохранение надлежащего порядка в Церковном управлении со смертью Святейшего Патриарха Тихона и до созыва законного Церковного Собора обеспечивалось Завещанием Святейшего Патриарха, составленным им в силу особого, ему только данного и никому не передаваемого права назначать себе Заместителя Этим Завещанием нормируется управление Русской Церковью до тех пор, пока не будет исчерпано до конца его содержание. Несущий обязанности Патриаршего Местоблюстителя иерарх сохраняет свои церковные полномочия до избрания Собором нового Патриарха. При замедлении дела с выбором Патриарха, Местоблюститель остается на своем посту до смерти или собственного добровольного от него отречения, или устранения по Церковному суду. Он не правомочен назначить себе Заместителя с правом, тождественным его Местоблюстительским правам. У него может быть только временный заместитель для текущих дел, действующий по его указаниям. Вот в этом пункте и является погрешность со стороны митрополита Сергия, признающего себя в отсутствие митрополита Петра имеющим все его Местоблюстительские права. Его грех в превышении власти, и православный епископат не должен был признавать такую его власть, и, убедившись, что митрополит Сергий правит Церковью без руководства митрополита Петра, должен был управляться по силе Патриаршего Указа 7 (20) ноября 1920 года, готовясь дать отчет о своей деятельности митрополиту Петру или Собору.

Если до созыва Собора Местоблюститель умирает, то необходимо снова обратиться к Патриаршему Завещанию и в правах Местоблюстителя признать одного из оставшихся в живых, указанных в Патриаршем Завещании иерархов. Если ни одного в живых не окажется, то действие Завещания окончилось, и Церковь сама собою переходит на управление по Патриаршему Указу 7 (20) ноября 1920 года, и общими усилиями епископата осуществляется созыв Собора для выбора Патриарха. Поэтому только после смерти митрополита Петра или его законного удаления, я нахожу для себя не только возможным, но и обязательным активное вмешательство в общее Церковное управление Русской Церковью. Дотоле же иерархи, признающие своим Первоиерархом митрополита Петра, возносящие его имя по чину за богослужением и не признающие законного преемства Сергиева управления, могут существовать до суда соборного параллельно с признающими. Выгнанные из своих епархий — духовно руководя теми единицами, какие признают их своими архипастырями, а не выгнанные — руководя духовной жизнью всей своей епархии, всячески поддерживая взаимную связь и церковное единение».

Во втором, февральском, письме митрополит Кирилл объяснил свой отказ объявлять себя Местоблюстителем «не усталостью от долгих скитаний», а «неполным уяснением окружающей меня и всех нас обстановки...»

«Необходимость исправляющего противодействия сознается, но общего основания для него нет, и митрополит Сергий хорошо понимает выгоду такого положения, — пишет он, — и не перестает ею пользоваться. В одном из двух писем ко мне не без права указывает на эту разноголосицу обращаемых к нему упреков, и потому, конечно, не считается с ними... Немало таких, которые видят погрешительность многих мероприятий митрополита Сергия, но, понимая, одинаково с ним, источник и размер присвояемой им себе власти, снисходительно терпят эту погрешительность как некое лишь увлечение властью, а не как преступное ее присвоение... Нужно, чтобы и для этого прекраснодушия властные утверждения митрополита Сергия уяснились как его личный домысел, а не как право, покоящееся на Завещании Святейшего Патриарха. Всем нам надо сознавать, что Завещание это никоим образом к митрополиту Сергию и ему подобным не относится...»

В заключение письма повторяется двусмысленная оценка благодатное™ духовенства, находящегося в юрисдикции Заместителя Местоблюстителя, каноническую несостоятельность которой три года ранее уже отмечал в своем послании митрополиту Кириллу митрополит Сергий:

«Таинства, совершаемые сергианами, правильно рукоположенными во священнослужение, являются, несомненно, таинствами спасительными для тех, кои приемлют их с верою, в простоте, без рассуждения и сомнения в их действительности, и даже не подозревающих чего-либо неладного в сергианском устроении Церкви. Но в то же время они служат в суд и осуждение самим совершителям и тем из приступающих к ним, кто хорошо понимает существующую в сергианстве неправду и своим непротивлением ей обнаруживает преступное равнодушие к поруганию Церкви. Вот почему православному епископу или священнику необходимо воздерживаться от общения с сергианами в молитве. Та же необходимость — для мирян, сознательно относящихся ко всем подробностям церковной жизни».